Из воспоминаний М. Комба
Мишель Комб родился в 1787 г. В 1803 г. поступил на военную службу. С 1811 г. в императорской гвардии. При Ватерлоо одним из последних оставил поле боя. После Реставрации эмигрировал, вернулся во Францию в 1830 г.
В следующие два дня, 5 и 6 сентября, мы продвинулись вперед лишь на очень небольшое расстояние, так как русская армия всюду оказывала нам самое решительное сопротивление, пользуясь всеми удобными для артиллерии позициями для того, чтобы громить нас из пушек, и прикрывая свое отступление частой цепью стрелков, составленной из казаков, калмыков и башкир. Последние были вооружены луками и стрелами, свист которых был для нас нов, и ранили нескольких из наших стрелков. Шея лошади капитана Депену из моего полка была пронзена под гривой одною из этих стрел, имевших приблизительно четыре фута в длину. Мы убили нескольких башкир, и я никогда не видел более безобразной расы людей.
Наконец вечером 6 сентября русская армия стянулась на равнине у города Можайска и заняла там позиции. Наш авангард получил приказание сделать движение налево: стало ясно, что мы займем наши боевые позиции. Мы остановились недалеко от дороги из Смоленска в Москву.
Эта ночь прошла очень тревожно. Все время непрерывно слышался заглушённый шум передвигающихся артиллерийских обозов и кавалерийских отрядов. Каждая дивизия, каждый армейский корпус передвигался на боевую линию и занимал место, указанное ему адъютантами императора и главнокомандующих. Многими овладело беспокойство; многие не закрывали всю ночь глаз. Немало рассуждали о важном значении той драмы, которая должна была разыграться на следующий день, арена которой, столь далекая от нашей родины, делала возможным для нас или победу, или смерть. На рассвете мы получили приказание двинуться вперед вдоль Московской дороги и остановиться против Бородино. Дивизия выстроилась в колонну побригадно перед тянувшимся через все поле оврагом, на дне которого протекал ручей.
Едва только солнце начало освещать горизонт, прискакал адъютант генерала Груши и передал полковнику для прочтения перед полком замечательную прокламацию императора. Едва успели закончить чтение этого воззвания, как показалось лучезарное солнце. Погода была великолепная, и перед нашими глазами открылось все поле битвы. Мы должны были защищать двадцать пять орудий, поставленных между нами и дивизией Монбрена, наблюдать и следить за дорогой в Москву и селом Бородино. Битва завязалась почти в одно и то же время по всей линии. Против нас на крайнем правом фланге неприятельской линии находился редут, огонь которого был направлен против нашей артиллерии, расположенной вправо от нас. Но несколько орудий обстреливали и нас. Все ядра попадали рикошетом в наши ряды, и мы ждали их, обнажив сабли.
В таком ужасном положении мы пробыли шесть часов... Бедный восьмой стрелковый полк понес очень большие потери, его ряды были сильно разрежены; большое количество трупов людей и лошадей покрывало позицию, которую мы занимали с восхода солнца. Было около 11 часов. По всей равнине раздавался ужасный артиллерийский грохот.
Земля дрожала от кавалерийских атак. Наконец во весь опор к нам прискакал адъютант генерала Груши и передал приказание двинуться в атаку, сделав движение налево, чтобы перейти дорогу немного выше Бородино Никогда осужденный на казнь, получая помилование, не чувствовал больше радости, чем мы, когда нам поручили выполнить этот маневр, освобождавший нас от этого ужасного бездействия. Полки построились в эскадроны на скаку и мчались галопом, пока, достигнув правого фланга неприятеля, не очутились перед русскими кирасирами.
Мы выстроились в боевой порядок — колоннами по целому полку. Шестой гусарский находился во главе отряда; он произвел решительную атаку и смял русских кирасир. Восьмой стрелковый, бывший вторым, налетев с быстротою молнии, докончил их поражение. В полном беспорядке они повернули назад, и мы начали бешено рубить, как бы стараясь вознаградить себя за потерянное время. Так как русские кирасиры носят панцирь только на груди, мы могли с особым успехом колоть их именно во время бегства. Мы настолько ожесточились, что многие из нас продолжали преследование еще долгое время после того, как трубы уже протрубили отбой, так что для того, чтобы соединиться с нашей дивизией, нам пришлось прокладывать себе дорогу через густую цепь казаков. Русские кирасиры, которым удалось наконец выстроиться, бросились вперед в атаку. Они остановились на расстоянии ста шагов от нашего фронта.
Мы, твердо держась на стременах, сабли наголо, были готовы встретить их. Казаки, по своему обыкновению, расступились в стороны, чтобы оставить свободным поле битвы. Видя нашу твердость, неприятель начал колебаться; он не осмелился произвести атаку и выполнил повзводно шагом полуоборот с такою правильностью, как будто дело происходило на маневрах на Марсовом поле. Казаки бросились в промежуток, как стая свирепых волков, и с не большим порядком. Чтобы сдержать их, выслали значительное количество стрелков. Но так как битва не была еще окончательно выиграна и так как нам было дано приказание не наступать, то остальная часть дня прошла без каких-либо решительных действий и мы разбили свой лагерь перед Бородино.
Так как я сильно страдал от полученной в ногу раны, полковник разрешил мне устроиться на ночь самым удобным образом, какой только окажется возможным, с тремя товарищами, также ранеными, и полковым врачом хирургом Жераром, которого очень любили в полку. Наступившее за этим достопамятным днем утро было очень смертоносно для 8-го стрелкового полка. Наступила наша очередь стать во главе колонны.
На рассвете наши аванпосты были атакованы, и мы бросились к ним на помощь. Но нам пришлось сражаться, не говоря уже об очень сильном арьергарде, с бесчисленной массой казаков и батареей из тридцати орудий, которая, подпустив на короткое расстояние, стала осыпать нас градом картечи. Более шестидесяти стрелков было убито; очень много людей было ранено, в особенности унтер-офицеров. Слева от нас находились уланы. Сражаться вместе с ними было прямо наслаждением, удивительна была их блестящая храбрость и та ярость, с которою они бросались на врага, где бы тот ни появлялся и какова бы ни была его сила. Мы сделали фланговое движение, чтобы следовать за стрелками и не подставлять себя без пользы под неприятельский огонь, как вдруг я, стараясь увидеть что-нибудь в окружавшем нас облаке дыма и пыли, почувствовал, как кто-то схватился обеими руками за мою ногу и цеплялся за нее с крайними усилиями.
Я уже был готов освободить себя ударом сабли от этого крепкого объятия, как увидел молодого, замечательно красивого польского офицера, который, волочась на коленях и устремив на меня свои горящие глаза, воскликнул: — Убейте меня, убейте меня, ради Бога! Я соскочил с лошади и нагнулся к нему. Чтобы обследовать рану, его наполовину раздели, а затем оставили, так как он не в состоянии был выдержать переноски. Разорвавшаяся граната отрезала ему позвоночник и бок; эта ужасная рана, казалось, была нанесена острой косой. Я вздрогнул от ужаса и, вскочив на лошадь, сказал ему: — Я не могу помочь вам, мой храбрый товарищ, и мой долг зовет меня. — Но вы можете убить меня, — крикнул он в ответ, — единственная милость, о которой я прошу вас.
Я приказал одному из моих стрелков дать мне свой пистолет и взять себе другой в первой кобуре, которую он найдет, и, передав заряженное оружие несчастному, я удалился, отвернув голову. Я все же успел заметить, с какой дикой радостью схватил он пистолет, и я не был от него еще на расстоянии крупа лошади, как он пустил себе пулю в лоб. Не думаю, чтобы, оказав ему эту услугу, я совершил дурной поступок, и, что бы ни говорили ригористы, моя совесть никогда не упрекала меня за это: смерть была здесь несомненна, а мучения ужасны.
Наконец мы вышли из сферы действия неприятельской артиллерии, и после того, как дым рассеялся, мы увидели, что находимся на правой стороне от той позиции, которую она занимала.
Французы в России. 1812 год по воспоминаниям современников-иностранцев. М., 1912. С. 144-147.
Материал взят с сайта "История государства"