Турецкий конный воин

В начале XVII века в России были составлены весьма примечательные документы, получившие название «Расспросные речи иноземцев и русских, возвратившихся из плена…». Представляют они из себя ряд кратких и скупых сообщений тех людей, которые побывали в плену, но потом сумели возвратиться на родину. За каждой строчкой этих записей стоят изломанные судьбы, годы – а то и десятилетия! – тяжких мучений в татарской или турецкой неволе, бесконечные унижения и рабский труд наших соотечественников. Нельзя не ужаснуться выпавшим на их долю страданиям, но, в то же время, нельзя не поразиться и бесконечному терпению этих людей. Что помогло им выстоять и не сломаться на чужбине? Молитва, природный запас нравственных сил, бесконечное русское терпение?

Но надо помнить, что подобных людей, сумевших освободиться от рабства и вернуться на родину, было ничтожно мало по сравнению с тем, сколько их находилось в татарской и турецкой неволе. Поляки в конце XVI века оценивали количество своих соотечественников, томящихся в турецком рабстве только в Стамбуле, в сто тысяч. Еще больше там было русских, но их никто не считал…

Из этих интереснейших документов я выбрал лишь некоторые, в которых упоминались наши земляки - можайцы, и этот материал предлагаю вниманию читателей.

***

«Октября в 16 день (1624 г.) взят на государев на патриархов двор под начало можаитин Гаврило Олексеев сын Великопольский, счказал: взяли де его в полон крымские татаровя, блаженные памяти при государе царе и великом князе Федоре Ивановиче всея Руси, на Ливнах, на бою, тому 35 лет, и свели в Крым, а из Крыму продали в Кафу, а из Кафы продали в Царьгород, и в Царе де городе посадили на каторгу, и был де он на каторге лет с тридцать; будучи де он на каторге по середам и по пятницам и в великие посты мясо едал, а не бусурманен и от христовой веры не отступил; и с каторги де его отпустили. Пошел из Царегорода в велице дни, шел через Волоскую землю, а из Киева вышел на Путивль.

И тот полоняник был под началом две недели».

Здесь надо пояснить, что выходцы из плена находились на патриаршем дворе с целью установления их вероисповедания. В том случае, если они веру меняли, то их ждало покояние и принятие вновь в православие.

Надо сказать и о каторге, на которой Гаврило Великопольский томился тридцать лет. Каторга – это турецкое название большого гребного суда, галеры. Это слово, попав в русский язык, должно быть именно через таких же выходцев из плена, стало синонимом рабства и тяжелого изнурительного труда. Впоследствии каторгой были названы в России места ссылки на тяжелые работы уголовных и государственных преступников.

Следует обратить внимание и на то, что Гаврило Великопольский был дворянином. Об этом говорит то, что его называют не только по имени и имени отца, но и по фамильному прозвищу –Гаврило Олексеев сын Великопольский. Подобной чести в то время удостаивались исключительно люди высших сословий. Но, в то же время, отчество Гаврилы не неписано с «вичем» - и э тио говорит о том, что он не был ни князем, ни боярином, а принадлежал к мелкопоместному дворянству.

О следующем выходце из плена можно с уверенностью сказать, что он был незнатного происхождения, так фамильного прозвища у него нет.

«Можайского уезда с Будаева городища Лукаш Захарьев сказался: взяли де его нагайские татаровя на Ельце и свезли в Азов, а из Азова продали в турский городок в Темьяд, а из Темьяда продали на каторгу и по неволе бусурманили, и на море отгромили ишпанские немцы, тому будет год о Петрови дни; был в Риме, ксенж исповедывал и опресноки давал; вышел из Литвы о Крещенье Господнем в нынешнем году».

Следующие расспросные речи снова принадлежат дворянину. Он происходил из Борисовского уезда, но в XVI- XVII в.в. в Московском государстве было два Борисовых городка – один на реке Протве, другой на Дону. Последний назывался Царев Борисов Городок. Но в смуту эта небольшая порубежная крепость была разорена и, как кажется, никогда больше не восстанавливалась. Поэтому с известной долей уверенности можно считать, что Борисов Городок, упоминаемый в тексте, это наше можайское село Борисово.

«Игнат Петров сын Коржавин сказался Борисовского уезда, отец его служил с Борисовскими тотары, а его крестил при царе Борисе не велика, и взяли де его литовские люди в Серпухове и свели в Черкасы в Мошны за Днепр и продали жидовину, и он де веру держал жидовскую; вышел из Путивля в нынешнем году в великие говейны».

Упорминаемые здесь «литовские люди» - это днепровские или украинские казаки, которые во времена Смуты поддерживали самозванцев и разоряли русскую землю с той же жестокой беспощадностью, что и татары. Продажа казаками пленников, притом пленников русских, родных им по языку и вере, многое говорит о нравственном состоянии этого «вольного рыцарства».

Просматривая «Расспросные речи…» нельзя не обратить внимание на то, что большая часть выходцев из плена была галерными рабами, как Гаврило Великопольский и Лукаш Захарьев. Сомнительно, что турки гуманно обращались со своими рабами – пленных в Стамбуле и во всей Турецкой империи было огромное количество, стоили они дешево, поэтому беречь и заботиться об их здоровье не было особой надобности. Как в таких условиях выжил Гаврило Великопольский, можайский дворянин, прикованный к веслу в течение тридцати лет (и тысячи других наших соотечественников вместе с ним!)? Остается только поражаться их физической и нравственной выносливости и преклоняться перед ними за безмерность вынесенных ими мук.

Чтобы читатель имел представление о том, что такое турецкая каторга и как там обращались с рабами, приведу подлинные воспоминания другого галерного раба, чешского дворянина Вратислава. В Стамбул он прибыл в составе австрийского посольства в конце XVI века. После разрыва отношений между Австрией и Турцией весь состав посольства был брошен в тюрьму. Великий везирь, желая еще больше унизить послов христианского государства, повелел отправить их всех на каторгу. Так Вратислав стал на несколько лет галерным рабом.

«Когда привели нас с нарядною стражей на ту галеру, то есть на большую военную ладью, тотчас Ахмед-рейс, или гетман, командир той ладьи, потуреченный христианин из волохов, приняв нас, велел всех приковать к веслам. Лодка была огромная, сидели в ней по пяти невольников на каждой лавке, и все тянули одно общее весло; поверить нельзя, какая это великая тягота тянуть веслами на галерах; не может быть на свете работы тяжелее этой.

Приковывают каждого невольника за одну ногу на цепь под лавку, на столько отпускают цепь, чтобы он мог взойти на лавку и тянуть веслом; но во время тяги ради превеликого жару иначе нельзя быть, как совсем нагому, без всякого платья, так что на теле ничего нет кроме холщовой исподницы; а когда из узкого пролива лодка входит сквозь Дарданеллы в открытое море, тогда надевают каждому невольнику на руки железные наплечники или круги, для того, чтобы не смогли воспротивиться туркам, или напасть на них. И так, по рукам и ногам закованные, невольники днем и ночью, когда ветру нет, должны работать веслами без отдыха, так что кожа на теле совсем сгорает, точно у опаленного вепря, жар бьет в голову, пот заливает очи, и все тело точно в воде; от этого делается преужасная боль, особенно для нежных рук, непривыкших к работе – руки все покрываются пузырями от весел, и все тело должно изгибаться перед веслами.

Как только где пристав на лодке заметит что кто-нибудь прилег, или отдыхает, тотчас его по голому телу бьет изо всех сил воловьим ремнем или мокрым канатом, намоченным в море, так что по телу наделает кровавых шишек, и всяк должен молчать, не смеет оглянуться на него, не смеет промолвить стона, не то посыплются на него двойные удары…

Невозможно представить себе и поверить нельзя, чтобы могла живая душа человеческая вынесть и вытерпеть такую ужасную страду: первое, целый день непрестанным жаром – мало сказать печет, а просто жарит человека; второе, должен тянуть все время веслом без отдыха, так что все кости и жилы ему разломит; каждую минуту может испробовать воловьего ремня, либо мокрого каната… А в пищу нам только и давали, что ломтя сухарей на день.

… Лавки у нас на ладье были довольно узкие, и на каждой лавке приковано трое. Вшей и клопов завелось великое мнрожество, но кожа была у нас так накусана и так загрубела от солнца, что всей этой нечестии мы почти не чувствовали.

… Однажды пристав так жестоко разгневался на нас… что тотчас пройдя от первой лавки до последней по обе стороны, велел каждому дать по голой спине по шести ударов воловьим ремнем… Я вместе с другими, которые послабее были, долго страдал от этого битья, покуда не зажили раны; на теле вскочили кровавые шишки, а пора была самая жаркая, мы должны были отъезжать от острова и работать веслами; кожа потрескалась, в поту горело все тело, точно грызло всю внутренность, от боли можно было с ума сойти…»

Такова была турецкая галера, и таковы были те муки, через которые прошли наши земляки почти четыреста лет назад.